– Когда говорят "Сплин", подразумевают Сашу Васильева.
Считается, что остальные участники группы особого значения не имеют. Ты с этим
согласен?
– Нет. Я никогда не хотел, чтобы группа - это был я. Во-первых, это неинтересно мне, потому что я не кладезь идей, я обыкновенный живой человек. А во-вторых, если бы группа - это был я, я задавил бы всех остальных ребят и им неинтересно было бы со мной играть. Ну что это такое, когда приходит человек и говорит: "Ты играешь это, ты играешь то" - и так из концерта в концерт. Очень много идей идет от Стаса, от Коли Ростовского, от Сашки Морозова и от Коли Лысова. Мое влияние ограничивается только сочинением мелодии и слов песни. Я могу ее спеть под гитару, а дальше они ее будут делать сами.
– И у вас в группе не возникает споров, разногласий из-за музыкальных
идей, личной несовместимости, в конце концов?
– Мы долго притирались друг к другу, этот процесс еще идет, но какие-то углы уже сглажены и теперь мы ближе, стали лучше друг друга понимать. Мы очень разные, но это замечательно. Мы как компания, где одни пьют, а другие не пьют. Те, которые пьют, могут быть спокойны за свой завтрашний день, потому что трезвые друзья огородят их от милиции, от неприятностей или еще чего-нибудь в этом роде. Хотя у нас есть, может быть, два лагеря: мы с Сашкой Морозовым и два Кольки, а Стас посередине стоит. Словно по именам разделились. Но так исторически сложилось. Мы с Саней десять лет друг друга знаем, мы лучшие друзья и у меня нет друга ближе его.
– Иногда складывается ощущение, что в песнях "Сплина"
описывается совершенно другой мир, чем тот, в котором мы живем. Почему так
происходит?
– Я очень люблю психоделическую музыку. Она нужна мне для того, чтобы уйти от реальности в ирреальный, сюрреалистический мир, где все не так, все по-другому. И мне в этом мире гораздо лучше, чем в настоящем. Естественно, я ищу и нахожу что-то и в реальной жизни, но музыка - это совершенно отдельная история. Когда я рисую, у меня такие же ощущения.
– И это не только в музыке, но и в текстах песен?
– Да. У нас есть вещи, например, "Самовар", с абсолютно бессмысленным текстом. Там идет набор образов, отдельных слов, каких-то движений. Я смешивал различные слова, рождал действия, которых вообще не может быть в природе, экспериментировал с текстами интуитивно. Мне нравятся эксперименты, в них - будущее наших текстов. В одной из моих последних песен всего одна строчка, состоящая из трех слов. Она может петься миллион раз, а может один. Мне в этой песне ее вполне достаточно. Причем песня очень длинная - минут на пять.
– Твои песни рождаются на уровне подсознания?
– Всякие патологические, подсознательные вещи мне очень интересны, потому что в душе я, наверное, сюрреалист. Все мои песни ненормальные, я это чувствую. Может быть, я действительно шизофреник в какой-то легкой форме, без проявлений буйства. У меня был момент, когда я пытался алкоголем изменить сознание, а это как раз кратчайший путь к шизофрении.
– Тебя не интересуют вершины хит-парадов?
– Мне хочется делать искусство, а не быть в шоу-бизнесе. Мне не хочется быть как Владик Сташевский или группа "Чайф". Мне очень нравится группа "АукцЫон" при том, что я никогда не читал ни одного их интервью. Они делают свое дело и делают его замечательно.
– Но ты ведь был бы не против, если бы "Сплин" стал коммерчески
успешной группой?
– Сразу было понятно, что много денег мы не заработаем. Гонораров от концертов и продажи компактов нам более или менее хватает на жизнь, то есть с голоду мы не умираем, и для меня этого достаточно. Конечно, деньги нужны: трое из нас женаты, у нас есть один ребенок в группе - дочь полка - у Сашки Морозова дочка Ира, замечательная девчонка.
– Как ты относишься к распространенному мнению, что песни
"Сплина" вторичны по отношению к классическому питерскому року -
"Аквариуму", "ДДТ", "Пикнику" и т.д.?
– Нам не по семьдесят лет и мы завтра умирать не собираемся. Посмотрим, что скажут года через два - через три, ведь я совершенно непредсказуемый человек, и в башку приходят самые разные идеи. Поэтому я не боюсь, что мы будем играть в одном стиле всю жизнь. Вот и все. Понятно, что очень сложно вырваться из традиции, внутри которой прожил большую часть сознательной жизни. Мы просто начали там, где умерли почти все питерские команды. Мы с той самой точки и начали, чтобы эта нить не прерывалась. И я совершенно не боюсь этих обвинений и понимаю, о чем говорят, но посмотрим, что будет впереди.
– А чего бы тебе хотелось достичь?
– Есть люди, которые интересны мне с точки зрения того, как они повернули мир. Скажем, Гомер в Древней Греции, Пушкин в России... Естественно, у меня не такие глобальные задачи, потому что у меня талант не таких масштабов. Мои задачи очень внутренние. Я знаю, что я подвержен определенным стереотипам. Ведь в каждом человеке заложен его путь от зачатия, от рождения. Я уже чуть-чуть изменил этот путь в свое время - тем, что не стал инженером, как хотели мои родители, а стал тем, кем я хотел. Вот теперь мне хочется изменить самого себя и сделать что-то совершенно мне не свойственное. Потому что самое интересное в жизни - это менять собственную личность. Мне не хочется идти по намеченному пути, мне хочется изменить себя изнутри, не идти накатанным путем, а оставить свою лыжню за собой.
Интервью брала Анна ШАРКОВА.
("Работница"
№8 1997)