– "Вопли Видоплясова" довольны собой в год своего десятилетия?
– Собой – да, положением дел группы – нет. Большая часть наших поклонников живет на Украине, а там – миллионы пиратских кассет, отвратительные видеозаписи концертов, которые крутят по телевизору без нашего ведома и желания. У нас никогда не было администрации, мы никогда не занимались своими немузыкальными делами, и вот... пожинаем плоды. Полный бардак.
– Но вы очень популярны на Украине?
– Да. Я думаю, на уровне Аллы Пугачевой в России. Недавно приятель занимался с ребенком английским и обнаружил статью о нас в школьном учебнике. Конечно, еще приятней было бы обнаружить себя в букваре... Но вообще, местами, рейтингами мы не интересуемся, хит-парады не отслеживаем. Главное для нас, что концерты проходят хорошо, что публика знает и слушает.
– Московская публика воспринимает "Вопли Видоплясова" как веселую рок-н-ролльную команду. Ты согласен с таким определением?
– Вполне меня устраивает.
– Главное в вашей музыке – веселье?
– Главное – чувство. Назначение музыки – передать чувство, жизнь, энергию, задор или печаль (если музыка лирическая). Музыка проникает в душу вне словесных или мысленных форм и барьеров. Наша музыка не текстовая: мы композиторы, а не поэты. Через музыку мы обращаемся к публике с каким-то чувственным посылом, когда хочется без слов поговорить о красоте, о радости и (иногда) грусти, о чистом и высоком.
– Кому нужен этот разговор? Вам или публике?
– Всем. Без публики исполнитель не может существовать, но и сам исполнитель – публика для других исполнителей. Концерт – процесс душевного обмена. Обмен предполагает две стороны.
– А какова ваша публика?
– Ну... Такие потерявшие из-за музыки головы, безумствующие человечки от семи до семидесяти. И не смейся, к нам правда приходят на концерты старички, палочками машут от восторга.
– Вы зависите от своей публики?
– Да, конечно. По крайней мере я – очень. Даже больше, чем мне хотелось бы. Прислушиваюсь к выкрикам на концертах, изучаю реакцию зала, следую советам друзей и журналистов, побаиваюсь критики.
– Не важнее ли твое собственное мнение?
– Нет. Артист это губка, он впитывает все мнения, все пожелания. Другое дело, мы никогда не будем делать того, что нам не нравится.
– Даже если все будут уверять вас в том, что именно этим вам необходимо заняться?
– Не знаю. В принципе, можно, конечно, убедить себя в том, что это нравится, и чувствовать себя отлично.
– Да?
– Ты же знаешь, сейчас очень много коммерческой музыки. Я думаю (и знаю), все коммерческие артисты делали сначала то, что им нравилось, и делали это не из-за денег. Но потом как-то так сложилось, что музыка изменилась, стала коммерческой, часто низкокачественной, плохой, а они убедили себя в том, что достигли вершин...
– Но ведь так можно потерять себя.
– Конечно. Они и теряют. Забывают, что сочинение музыки и торговля в супермаркете немножко разные вещи. А публика забывает, что яркая обертка не гарантирует качественного содержания.
– А ты не боишься потерять себя?
– Боюсь.
– И как бережешься?
– Никак. Лекарств нет. Но попасться может всякий. К сожалению, не всегда удается правильно оценить, возможен ли тот или иной компромисс. А очень страшно превратиться из артиста в продавца.
– Может, достаточно просто не писать плохой музыки?
– Плохая музыка, хорошая музыка. Это очень субъективно. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Кто определит критерии, по которым можно отличить хорошую музыку от плохой? Если на голове встали волосы дыбом – хорошая, не встали – плохая?
– А какая музыка нравится тебе?
– Всякая. Не знаю. Иногда у песни и мелодия дубовая, и текст никакой, и музыканты играть не умеют, а что-то схватит за сердце – нравится и все тут. Все происходит на уровне чувств, часто необъяснимых.
– Как тебе кажется, все ли разделяют твои взгляды на музыку?
– Мои ровесники и "старшие товарищи", думаю, да. А о молодом поколении сведений не имею. Наверное, у них другие дела, другие музыки, вообще другая жизнь. Хотя на наши концерты ходит, в основном, именно молодежь.
– Ты говоришь, "у них другая жизнь"? На твой взгляд, сегодня быть юным сложнее или проще, чем раньше?
– Всегда сложно. Проблемы есть у всех. Могу авторитетно заявить, что юношеская дурь совершенно выходит из головы годам к тридцати, но, к сожалению, выходит она вместе с умом. После тридцати люди успокаиваются и скучнеют.
– Что же тогда делать после тридцати в музыке?
– Молодежь несет в музыку новое, ту самую юношескую дурь. Нам остается защищать старое. Для меня музыка – дело моей жизни, единственное, чем я занимаюсь серьезно.
– А чего бы хотелось достичь?
– Хотелось бы сделать что-нибудь гигантское. Спеть в опере. Сняться в фильме. Сыграть в театре серьезную драматическую роль. Создать нечто безумно красивое. Да мало ли!
– Это реальные планы?
– Едва ли, скорее мечты. я могу часами мечтать о неком светлом будущем, когда культура вступит в эпоху расцвета и только высокохудожественное произведение искусства будет любимо людьми. Не знаю, возможно ли это.
– Какова, по-твоему, музыка будущего?
– Не уверен, что музыка реального, а не светлого будущего мне понравится. Думаю, это будет очень электронная, компьютерная музыка.
– А каких творческих успехов ты пожелал бы "Воплям Видоплясова"?
– Творчество – дело общее, оно не принадлежит музыкантам. Оно живет между публикой и музыкантами. И если эти две стороны пойдут друг другу навстречу, и если во время их встречи родится нечто третье – вот тогда любой музыкант сможет сказать, что он достиг своей цели. Наверное, это и есть творческий успех?
Интервью брала Анна ШАРКОВА.
("Детки"
№1 1997)