«Московские зарисовки» 96-97
(точная дата передачи не определена)
В гостях у Нины
Давыдовой Софья Клепинина с рассказами о Марине Цветаевой, Сергее Ефроне и о своей
семье. Париж-Москва-Болшево.
Длительность передачи
00:43:21
Кассета для оцифровки
предоставлена Ниной Давыдовой
Они
безумно хотели вернуться в Россию…
Передо мной лежит
аудиокассета с записью 5-летней давности, сделанной в студии на радиостанции
"Ракурс". Как часто я потом включала в свои авторские программы фрагменты
нашего 2-х часового разговора с Софьей Николаевной Клепининой, научным
сотрудником музея Марины Цветаевой в Болшеве. Уже три года, как прекратило свое
вещание радио "Ракурс".
Болшевский музей
вынужден был, забрав фонды, не по своей воле покинуть предоставленное для
мемориального музея Горсоветом в начале 90-х годов помещение бывшей дачи НКВД.
Дача нуждается в срочном ремонте, на который у города нет денег. На этой даче в
30-е годы жила семья Клепининых, вместе с ними – Сергей Яковлевич и Ариадна Сергеевна
Эфрон. На эту дачу в 1939 году приехала Марина Ивановна Цветаева. Ее приезд
хорошо запомнила 12-летняя Софья Клепинина.
Но и Софьи Николаевны
Клепининой уже полтора года как нет в живых, похоронена она сравнительно
недалеко от болшевской дачи на Невзоровском кладбище.
Но осталась память о ней
и ее голос, соединяющий нас с блистательным и одновременно трагическим
Серебряным веком русской культуры, с людьми, сломать которых было невозможно,
ибо достоинство и честь в истинно русских интеллигентских семьях начала ХХ века
прививались с младенчества.
Вот они, эти бесценные
записи наших бесед.
Париж
Софья Клепинина: Я
родилась в 1927-ом, родители мои встретились в 25-ом. А пути их сошлись в
Париже, поскольку в те поры после революции, после Гражданской войны в Париже
сходились пути очень многих российских родовитых, неродовитых - всяких людей.
Отец был белым офицером, он прошел путь от Дона до Константинополя. Весь
Перекоп и Крым, потом печально знаменитый Галлиполийский лагерь. Потом
Югославия, где в городе Боры уже жил дед, поскольку они уехали из Одессы
немного ранее. А мама уехала из России через Финляндию. Так они добирались -
один с юга, другая с севера. Оказывается, не все дороги ведут в Рим. Некоторые
и очень многие, ведут в Париж. Отец стал литератором. До гражданской войны
литературой, в общем-то, не собирался заниматься. Он увлекся Евразийским
движением. И таким образом пути его сошлись с путями С.Я.Эфрона, мужа Марины
Цветаевой. Оставил он после себя несколько книг, огромное количество статей.
Нина Давыдова: Значит,
они были изданы на Западе в 20-30-е годы?
С.К.: В 20-ые годы. У
отца вообще был очень извилистый путь, он работал в Русском Богословском
институте на Сергиевом подворье в Париже. Был казначеем института. Позже в этот
же институт пошел его младший брат Дмитрий Клепинин, который теперь известен
всему миру как отец Дмитрий, он работал с матерью Марией и погиб в немецком
концлагере.
Н.Д.: А мама? Она была
хранительницей очага?
С.К.: Мама по своему
характеру никогда не была хранительницей очага. Хранительницей очага была
жившая вместе с нами Анна Дмитриевна Попова. Мы звали ее Аникой.По профессии
мама была художником, училась она, между прочим, у Петрова-Водкина. А к тому
времени, которое я уже помню, мама была вместе с Сергеем Яковлевичем Эфроном и
с отцом. Они уже, видимо, работалив той организации, которую тогда они называли
советской разведкой. Как они в нее попали, - дело, в общемто, достаточно
темное, поскольку в следственных делах, которые я прочла, речь идет о том, что
они шпионы – сначала французские, потом английские, потомнемецкие, потом
американские и т.д. Я просто реконструирую события, я понимаю, что они очень
хотели вернуться на Родину, безумно хотели вернуться в Россию, не зная и не
понимая, что, как говорила Марина Цветаева, "той страны на карте нет, в
пространстве нет". А им казалось,что, из какой страны они уехали, та
страна их и ждет. И пошли-то они в советское посольство. Это мы с вами теперь
знаем, что в те поры, а, может быть, и в наше время 99 % сотрудников любого
советского посольства на Западе были сотрудниками НКВД.
Знаю я это из рассказов
старшего брата, из рассказов Аники, и из других. По-видимому, было так: они
пошли в советское посольство, и с ними там очень много говорили, и объяснили
им, даже не столько им, сколько отцу, что он виноват перед этойстраной, что он
воевал против нее в Белой армии. Что он, белый офицер, пусть не думает, что так
легко и просто вернуться в эту страну, - он должен искупить вину.
Не знаю, что еще ему
объясняли, не знаю, заслужил ли он, но искупить-то точно искупил. Потому что
приехал, прожил здесь 2 года, затем 2 года был в заключении, затем был
расстрелян, так же, как и мать, так что, искупить-то искупил. Он никогда не
соглашался работать на НКВД. Я сужу по С.Я.Эфрону: он в 1937 году или в 36 году
занимался только тем, что отправлял добровольцев в Испанию. Это мы тут немцев
кормили - снабжали чем угодно, кричали, что они наши лучшие друзья, а на Западе
что такое фашизм, знали все, от мала до велика. И Эфрон занимался вполне
почтенной и уважаемой деятельностью. Чем занимались моиродители, я не знаю.
Н.Д.: Вот сейчас многие
из наших радиослушателей задали бы такой вопрос: Эфрон участвовал в террактах,
об этом было множество публикаций и книг. Что Вы знаете об этом?
С.К.: Во-первых, должна
я вам сказать, как эти книги пишутся. Несколько лет назад вышла книга Василия
Яновского "Поля Елисейские". У меня есть привычка читать книгу с
алфавитного указателя. Увидела фамилию: Клепинины, нашла нужную страницу и
читаю, значит, такой пассаж: "В 37-ом году убили троцкиста Рейсса".
Ну, Игнатий Рейсс никогда не был троцкистом, работал в ВЧК, был в командировке
в Швейцарии и отказался вернуться в СССР. В это же время из Парижа неожиданно
исчезли супруги Клепинины. Ну, значит, если они не пожелали отдать себя в руки
французского правосудия, значит,это они убили, они виноваты. Более
аргументированных, простите, высказываний мне не попадалось. В том числе и об
Эфроне.
Недавно в Лондоне вышла
книга потрясающего мерзавца Павла Судоплатова, бывшего шефа нашей
контрразведки. В ней есть абзац, из которого следует, что муж поэта Марины
Цветаевой С.Эфрон имел отношение к убийству Рейсса. Это неверно. И далее
следует список лиц, которые действительно имели отношение к убийству. Кто-то
что-то где-то написал. И писалось это, видимо, небескорыстно, как я
теперьпонимаю. Надо было действительно отвести внимание французской полиции от
истинных виновников убийства, которые в это время находились именно в Париже. И
было очень выгодно быстренько спихнуть из Парижа Клепининых и Эфрона и потом
черт-те что писать. А разуж было известно, что убил Рейсса Эфрон, зачем искать
кого-то еще. А поскольку Эфрон рвался на родину, наверняка здесь было еще одно,
более существенное: ведь если бы его допросили, он бы объяснил, с кем он имеет
дело. За ним ведь никаких грязных дел - у него не было оснований что-то
скрывать.
Н.Д.: В каком возрасте
Вы из Парижа уехали в Москву?
С.К.: В 37-ом году,
когда мне было 10 лет.
Слявянское воспитание
Н.Д.: Мама и отец были
из известных дворянских родов?
С.К.: Нет. Конечно, нет.
Может быть, мамин род по бабушке известен, потому что это род Корниловых.
Бабушка у меня особа была характерная, она была дочерью Варшавского
губернатора, дядя ее был тот самый знаменитый генерал Корнилов, который
прославился во время Севастопольской обороны. А отцовский родсамый обычный. Ни
с какими аристократическими родами не связан. Я росла немножко иначе, чем вы. У
меня была всегда своя детская комната. Если к взрослым приходили гости, я
выходила в коридор, приседала, говорила "здравствуйте" и уходила в
свою комнату. Это было не мое дело. У меня спрашивают: "А вот ты помнишь
Марину Ивановну в Париже?". Нет, не помню, никого вообще из взрослых. Ну,
может быть, помню свою крестную - Зинаиду Николаевну Гиппиус, ибо она была
двоюродной сестрой моей бабушки. И бабушка моя тоже была человек необычный. Она
в Одессе первой в России стала мировой судьей-женщиной. Никакие взрослые
проблемы при мне вообще никогда не обсуждались. Считалось, что у меня есть своя
комната, своя жизнь. Капризов не было никогда - не так меня воспитывали, чтобы
были какие-то капризы. Кстати, по поводу капризов. Когда привезли меня в
Болшево, мудрые мои родители отправили меня в сельскую школу в - теперь это
называется гольфы, да? Тогда это называлось шоссетки, потому что гольфами
назывались брюки – В лаковых туфельках на пуговке, стало быть, и в беретике
фик-фок на один бок, в сельскую школу - мудрецы. Что за сим последовало, думаю,
вы хорошо представляете. В первый день пришла домой с ревом. Отец мне говорит:
"Ты чего ревешь?". "А меня мальчишки дразнят". "А у
тебя что - рук нет? Ты чего пришла реветь. Иди". Хорошо, что кроме берета
был еще и ранец с углами. Я намотала ремень этого ранца на руку и пошла
молотить палицей.
Н.Д.: После ареста ваших
родителей Вы же могли исчезнуть?
С.К.: Исчезнуть я не
могла. В былые времена считалось, что10-12-14 лет - это уже взрослый человек, у
которого свои понятия. Своя жизнь. Воспитывали меня по-славянски, капитально.
Никаких у нас не было нежностей, наоборот. Ну, скажем, у нас такое было в семье
правило - обед в 2 часа. Если я заиграюсь и прибегу с улицы в 3 минуты
третьего, мне обедать никто не предложит. Я могу сразу идти в свою комнату. У
нас никогда насильно не заставляли есть. Спрашивали: "Тебе положить вот
это? - "Положить" - "Хватит?". "Хватит". Но, если
я позволяла себе оставить на тарелке хотя бы одну ложку, меня никто не ругал,
не наказывал. Приходили ужинать: у всех ужин, а у меня остатки от обеда. Я
говорила "спасибо" и шла спать. И не надо думать, что я все детство
ходила голодная. Достаточно меня было один раз оставить без обеда, в следующий
раз я приходила за полчаса до. Я до сих пор всюду прихожу за 5 минут до. И
удивительно меня воспитывала еще Аника, человек глубоко верующий. В моей жизни
я больше не встречала верующего человека, который прожил жизнь по своей вере.
Скажем, я помню, что Аника однажды повела меня в Париже в Ботанический сад, и
ко мне пристроилась в песке какая-то девочка. Она - ко мне, я - от нее. Аника
говорит: "Ты почему с девочкой не играешь?"- "Она сопливая"
-" Ты знаешь, дорогая, сопли можно вытереть, а спесь на всю жизнь
остается". 60 с лишним лет прошло с тех пор, я это помню, как будто мне
сегодня утром Аника это сказала.
Н.Д.: Современная мамаша
сказала бы, не играй с этой девочкой, она простужена, ты заболеешь. И отвела бы
в сторону.
С.К.: Аника подозвала
девочку, вытерла ей сопли. И дальше мы с ней играли нормально.
Н.Д.: А Вам помогали в
самые черные для Вас времена?
С.К.: Поскольку я была дочерью
врагов народа, меня не брали на работу, мне было негде жить, были времена,
когда я ночевала на чердаках. А потом вдруг родители оказались ни в чем не
виноваты, и везде меня стали встречать с распростертыми объятьями.
Болшево
Н.Д.: Вы вместе с родителями
переехали в Россию?
С.К.: Отец ехал вместе с
Эфроном через Марсель или через Гавр. Мы с матерью и средним братом приехали
поездом чуть-чуть позднее, в октябре 37-го года. Старший брат уже жил в России.
Он вернулся, как и Ариадна Эфрон, по линии Союза возвращения на Родину. Был
такой в Париже. Кстати, организовал его С.Эфрон. А Марина Цветаева вернулась
значительно позднее, почти два года спустя вместе с сыном.
Н.Д.: А вы приехали в
Москву? Или сразу в Болшево?
С.К.: В Москву, к деду.
В Болшево мы попали только через год. К этому времени родители так плотно в
этой паутине засели, что они не решали - возвращаться или не возвращаться, они
должны были делать то, что им прикажут. У них на беду были дети. Мы хорошо
живем сейчас, нам мозги отшибло, ничего не помним, а в записях Марины Цветаевой
есть такая: "Время идет, Муру надо в школу, а в какую, не
определено–". Значит, ОНО не определило еще, в какую школу ему идти.
Н.Д.: Значит, ОНО
определило Вам жить в Болшеве?
С.К.: Да, ОНО
определило, причем, не случайно. Дача эта была построена в 33-ем году для
некоего Крайского, который на этой же даче был арестован. После него там еще
кто-то прожил недолго.
Н.Д.: Так же транзитом?
С.К.: Точно так же. Мама
моя, женщина язвительная, этот дом именовала ДПЗ, что означало дом
предварительного заключения.
Марина Цветаева
Н.Д.: Вы помните приезд
Марины Цветаевой?
С.К.: Помню. День был
жаркий-жаркий. Это было 19 июня 39-го года. Прежде хочу обратить ваше внимание,
что Сергей Яковлевич Эфрон был человеком потрясающе открытым, контактным и
добрым. Поэтому все молодые, жившие в этом доме, привыкли висеть на нем
гроздьями. Он что-то там, какие-то шарады с нами разыгрывал, какие-то
спортивные игры. И поэтому перед приездом Марины Ивановны мама моя собрала нас
всех и сказала категорически: "Значит так. Приезжает Марина Ивановна
Цветаева. Марина Ивановна очень талантливый, гениальный человек, писатель. Так
что запомните, пожалуйста, раз и навсегда: с вопросами не приставать, под ноги
не соваться, на глаза старайтесь попадаться поменьше". Так что наблюдали
мы за этим приездом уже, естественно, из углов. Помню, что я была очень
удивлена, потому что в моем понимании писатель - это нечто очень
респектабельное, такое величественное в те годы. Я еще не была знакома с Союзом
советских писателей, слава Богу, это знакомство произошло значительно позднее.
Ну вот, приехала женщина, в моем понимании - глубокая старуха, на мои 12 лет. А
ей было всего 47. Совсем седая. С таким очень нездоровым лицом без румянца, -
такое лицо сероватое, немножко землистое. Стройная. Худая. Среднего, чуть,
может, даже ниже роста. Молчаливая. Замкнутая. Очень легкой походкой, неслышной
вошла на крыльцо, сказала "здравствуйте", прошла в свою комнату и
закрыла дверь. Я видела Марину Ивановну в то время, когда она была уже не
такой, как раньше. Она-то, вероятно, уже многое знала и подозревала. А уж
предчувствовала-то точно. Она писала, что сюда ехать нельзя ни в коем случае,
одна из причин ее отъезда в Россию - нельзя же бросать человека в беде. То
есть, когда Сергей Яковлевич оказался здесь, для нее это было равносильно беде.
Правда, у нее, по сравнению со всеми, былонекое преимущество. Она прожила около
4-х лет при этой власти, и была достаточно проницательным и умным человеком,
чтобы представить себе, что в конечном итоге вырастет из этого зародыша.
Музей
Н.Д.: А как Вы оказались
в музее?Как о Вас узнали?
С.К.: Это фантастическая
история. Все,что связано с Цветаевой, всегда детектив ивсегда фантастика. До 80-х
годов о Болшевском периоде почти ничего не было известно. Жила в Болшеве на
даче - это все.Однажды в Калининград, - Калининградсейчас включает в себя
Болшево, - приехала директор Музея Марины Цветаевой вМоскве Надежда Ивановна
Катаева-Лыткина, читать лекцию о Цветаевой и проронила: "Вот здесь, в
Болшеве, жила Цветаева".Есть в Болшеве такой настырный мужикЮрий
Александрович Кошель, которого заело - как это так, а он не знает?! Пошел
прочесывать Болшево и, в конце концов, набрел на 3 бывшие дачи НКВД. А в это
времяиздаются воспоминания А.И.Цветаевой вжурнале "Москва", попадают
мне в руки, и янахожу в них некие несовпадения с реальностью. И написала я
Анастасии Ивановнеписьмо на адрес редакции журнала. Мы потом много с ней
говорили о ее мемуарах,особенно о том, как она написала о Муре,сыне Марины
Ивановны. Нельзя так. Он ужене может оправдаться, некому его защитить. Не был
он виновен в смерти матери,не надо вешать на парня то, чего не было ив помине.
Я говорила Анастасии Ивановне:"Вы же сестра Марины, Вы же придали этому
силу документа для читающих". Мур неимел ни малейшего отношения к
смертиматери.А ее, опять же, ОНО самое вело оченьаккуратно от самого Парижа до
Елабуги изагнало ОНО ее в этот самый последнийугол. И оставили ей только одно
действие,которое она и совершила–
Написала я письмо, а
попало оно кН.И.Катаевой-Лыткиной. Я вдруг получаюот Надежды Ивановны огромное
восторженное письмо: "Вы, оказывается, та самаядевочка Софочка!"–Так
я приехала сюда. Повезли меня наэту дачу в Болшево, путешествие было неиз
приятных. Потом я стала там бывать, потом все как-то так странно
закрутилось-завертелось, потом подошел 92-ой год, объявленный ЮНЕСКО годом
Марины Цветаевой. Горсовет Калининграда, - там попадались милые люди, - в один
год открыл сразутри музея. И в моем-то возрасте я вдруг, -мне было неудобно, -
переехала в Болшево.
* * *
60 лет назад, 31 августа
1941 года, ушла из жизни Марина Цветаева. Остались стихи - всегда свидетели. За
7 лет до своей гибели, - еще не в России, - Марина Цветаева написала с горечью
- может быть, и к нам это обращение?!:
А Бог с вами!
Будьте овцами!
Ходите стадами, стаями
Без мечты, без мысли
собственной
Вслед Гитлеру или
Сталину.
Нина ДАВЫДОВА Газета
«Литературные известия» 08 (76), 2011